Я была поздним ребёнком в семье. Маме было 36, папе 40 лет. Говорят, что у взрослых родителей рождаются умные и гениальные дети. Возможно, но денег почему-то не хватает…
Рано начала помнить себя, помню отдельные ясельные эпизоды.
С самого раннего детства, пользовалась почти неограниченной свободой. Бродила где хотела. Работающие родители, естественно, не могли отслеживать несадикового ребёнка. Старший брат, конечно, присматривал, но чаще сам бродил неведомо где. Малые населённые пункты, на ту пору, были спокойными и безопасными.
Оба родителя были из непосед. Где-то не было работы для мамы, где-то детсада для меня, где-то был конфликт на работе у папы. Одним словом родители, сугубо гражданские люди, переехали за жизнь двадцать пять раз.
Помню достаточно экзотические названия мест нашего проживания. Милянфан, Узунгач, Каскелен, Фриденфельт…
Лучше всего запомнилась Каменка Балхашинского района. Там я пошла в первый класс. Там начала писать стихи. Говорят, чтобы ребёнок начал писать стихи, он должен испытать что-то похожее на телячий восторг. Вот именно это чувство настигло меня в семь с половиной лет и не отпускает до сих пор. Там в Каменке, я лазила одна в сопках, начиная с шести лет.
Кто отпускал? Да никто и не знал. Больница, в которой работала мама, располагалась как раз у сопки. А ходить на работу к родителям, я очень любила. В больнице все медсестрички, старались угостить меня витаминкой-аскорбинкой. Это выглядело, как порошок в полупрозрачном пакетике. Пакетик надо было развернуть и порошок на язык высыпать. Было кисло. После десятого порошка язык деревенел. Можно было идти гулять по больничному парку, а потом на сопку. Наблюдать за ящерками, жевать молодило, следить за облаками, которые, казалось, задевали верхушки корабельных сосен. Таких сосен я больше никогда не видела, с абсолютно голыми стволами и маленькой шапочкой наверху.
Я, наверное, и сама была похожа на ящерку, маленькая, худенькая, особенно по сравнению с огромными валунами, слагающими сопку. Не знаю, как я там не убилась, но желание брать на себя ответственность, за себя, появилось у меня, наверное, именно в сопках.
Помнятся интересные эпизоды и из других мест. Во Фриденфельте (мне было три) хорошо помню петуха, который уж не знаю за что, очень меня не любил. И норовил проехаться на моей спине, отчего верещала я дурным голосом.
Ну и не забыть кота, которого постригла я с одного бока здорово, с другого – немного. Ножницы были маленькими, с загнутыми концами, кот был покоцан конкретно, причём не свой, а соседский. Мало того, котяра после стрижки остался жить у нас, хотя хозяева его забирали неоднократно и даже привязывали (не родители конечно, а дети). После этого глава семейства сказал моему папе: Владимир, ты нашу немецкую поговорку опроверг. Мы говорим, если ты просишь денег, я дам тебе кота. Тебе и кота давать нельзя.
В Милянфане мы тоже держали кур, выращивая их из цыплят. Я любила возиться с цыпками, особенно с одной, совершенно необыкновенного сиреневого цвета. Выросла из неё умная курочка. Она часто подходила ко мне, когда я сидела на улице. Я хлопала по коленке, и курочка запрыгивала мне на колено. Помню, как я радовалась её сообразительности, она запрыгивала на коленку только после хлопка. Прочие курочки были безымяными, а эту я звала Свинчаткой, за её сизый цвет.
Зимой я любила кататься на коньках по речке. Сейчас проще, одел, ботинки с коньками и дело в шляпе. А тогда надо было полозья привязывать к валенкам и желательно потуже, а то долго не покатаешься.
А ещё я, с самого раннего детства, была папиным хвостиком. За ягодами, дикими яблоками, на рыбалку, мы ездили на велосипеде, я – на багажнике, на котором было привязано что-то мягкое.
Рыба у меня ловилась неплохо. Однажды наловила больше папы, правда ершей. Мама бурчала: опять, сопливых, привезли. Ёрш он рыбка скользская, да ещё и колючая.
Родители приучали меня к самостоятельности. В пять лет моей обязанностью было ходить в магазин (достаточно далеко) за хлебом и к хозяйке частнице (ещё дальше) за молоком. Однажды я бидон уронила и молоко, все три литра, пролила. Стояла и плакала, не решаясь идти домой. Наша молочница куда-то собралась и, увидев ревущее чудо, повела меня обратно к себе и налила полный бидон молока. Не помню имени этой женщины, а её душевную щедрость помню пятьдесят пять лет.
В первом классе помню соседа по парте Витю. Не помню, что мы с ним не поделили, помню, что перевернула ему на голову чернильницу. Хоть она и называлась непроливашка, а пятно было на всю голову…
Помню первую учительницу Екатерину Евлампиевну. Поехидничала я над однокласниками, получившими двойки, а она, толи поставила двойку мне, толи велела привести родителей. Короче ходить в школу я категорически отказалась, и родителям пришлось перевести меня к Александре Васильевне. С ней у меня было полное взаимопонимание. Я дружила с её дочерями и часто бывала у них дома.
Училась я легко, но неровно. Письменным работам уделяла должное внимание, а устные предметы читала на переменах. Успела прочитать – пять, не успела – два. Тут скорость чтения играла скверную роль. Читала бы я медленно – учила бы устные дома. Что касается скорости чтения. Очень я обижалась на маму, которая, с моего первого класса, не любила ходить на родительские собрания. Я хныкала: мама, почему ты на собрания не ходишь? Мама однажды объяснила. Да неудобно мне, всех ругают, а тебя хвалят – читает, как пятиклассница.
Ну, вот с этой скоростью чтения и училась я в средних классах на тройки. Понятное дело пять плюс два, делённые на два, дают три с половиной. К техникуму я стала серьёзней, троек убавилось. К институту ещё серьёзней. Дремучие тройки были у меня только по нелюбимой химии. По остальным предметам были тройки, четвёрки и местами пятёрки.
Впрочем, в институт я поступила в двадцать три года, а до этого было ещё много всякого-разного. Одним словом, вернёмся к нашим баранам.
В подростковом возрасте, где-то с десяти до пятнадцати, питала необъяснимую любовь к деревьям, чердакам и заборам. На деревьях и чердаках любила сидеть (типа мне сверху видно всё), через заборы – прыгать, а точнее перемахивать.
Чтецом была запойным (хотя почему была, таковым и остаюсь). В пятом классе за три с половиной дня прочитала Ходжу Насреддина. Папа схватился за голову и порекомендовал (настоятельно) читать поменьше. Зря он это сделал. Я залезла с фонариком под одеяло. Зрение за год упало со ста процентов, до тридцати.
Вообще родители занимались нами детьми очень активно. Лет с пяти помню игру на сон грядущий. Угадай слово по первой и последней букве. Угадавший загадывал своё слово. Дошла очередь до меня. Первая «т» последняя «р». Топор, трактир, тир, тур, трактор? Когда все сдались, я выдала: трансформатор.
Помню настольные игры, частые летние походы. Мама шила мне платья для кукол, учила шить, вышивать и вязать на спицах и крючком (скажу сразу — с крючком дело не пошло). Брат учил паять и ловить мух. Папа подкидывал занимательные задачи и учил рассуждать логически. Мама любила повторять: ремесло за плечами не висит.
Теперь я понимаю: все в семье учили меня учиться. Возможно на подсознательном уровне понимая афоризм Карлоса Кастанеды: это наш человеческий жребий – хотеть знать.
После восьмого класса я поступила в техникум лесного хозяйства. С интересом изучала растения (многие знала со времён летних семейных походов – мама постаралась). Жутко не любила механизацию. Да и то сказать, поэтическая барышня и механизация. Абсолютно не совместимые вещи. Но экзамен как то сдала…
После техникума вышла замуж, достаточно быстро развелась, осталась с дочерью. Типичная история из интервью Образцова. Он рассказывал о молоденькой женщине, с детьми у которой, по её словам, папы у детей, слава богу, не было, а мама, слава богу, была.
Институт, хотя и заочно, мне удалось закончить благодаря тому, что родители у меня были. Училась ожидаемо на отделении биологии, даже взялась за дипломную работу, которую защитила на отлично. В процессе учёбы вторично вышла замуж и после госэкзаменов обзавелась ещё одним киндером. Авантюризма мне всегда хватало. Без оного я бы в 1990 третьего не завела…
Трудное время всегда проявляет человека. Показывает чего он стоит. Сильный выплывает. Слабый тонет — в депрессухе, в алкоголе. Когда дошло до развода, муж пообещал взять справку, о том, что мои умственные способности плачевно малы. На каком основании? Нормальные, с тремя детьми, не разводятся! Впрочем, адекватных людей вокруг меня было больше. А доносить свою мысль мне, по жизни, удавалось в 99% случаев. И я доносила. Человеку, не владеющему собой, не должно владеть другими. Домашнее насилие только называется домашним, а по сути, является диким. А самое главное: лишних детей у меня нет, трое — это не много. Да и выживать с тремя детьми легче, чем с четырьмя, особенно если четвёртый ребёнок – муж.
В выживании сгодились все навыки, приобретённые и в семье, и самостоятельно. Умение пользоваться: иголкой, швейной машинкой, спицами, пилой, лопатой, рубанком, паяльником, пассатижами, перфоратором. Ну и умение писать. Именно в это время я начала зарабатывать написанием стихов на заказ.
Моё воспитание детей, я бы назвала экспериментальным. Мне родители, запрещали, есть снег, потому что без конца болела ангиной. Мои дети, могли, есть снег и сосульки без ограничения. Я могла разбудить чад в пять утра. Посмотрите, какой красивый восход! И вообще использовала в воспитании все подручные средства.
Как-то зашла к другу, работавшему в коммунальном хозяйстве. Стоит униформа в виде сапогов. Кирзовые? Ну да. Дай один. Зачем? Надо! Сапог принесла домой, позвала младших (шести и трёх лет). Помните, я вам много раз говорила, если будете, друг друга обзывать и обижать, то души у вас станут грубыми, как кирзовый сапог? Вот, потрогайте, какой он дубовый.
Не всегда я была права, и признать это, было порой непросто. Как-то вернулась домой на пару часов. Подошло тесто для пирогов. В раковине гора грязной посуды. Я что должна с пирогами возиться, да ещё и посуду мыть?! Молчание. Со злости расколотила трёхлитровую банку. Пришла младшенькая (восьми лет), подмела осколки, помыла посуду, ушла. Допекаю пироги, размышляю. Не позову – дети подумают: вот, испекла, а не зовёт. Позову – решат: ага, подлизывается. Распахиваю дверь в спальню, громко объявляю: программа летающие тарелки закончилась, можно выходить есть пироги. Все расхохотались и меня простили.
Тут сделаю лирическое отступление. Почти в начале заметки назвала батюшку Владимиром, а об имени мамы умолчала. Не всё было просто с её редким, мужским именем, которого она стеснялась. И даже упорные допытывания не помогали любопытным узнать, как же её зовут. В процессе долгой медицинской службы, все звали её Николаевной.
Моя прабабушка, Василиса Потаповна, была из знатких или ведуний. Детей у неё было восемнадцать, а выжили только две сестры Анна и Нина. Мама была первой дочерью Анны, а наречение в ту пору велось по святцам. Родители, из наличных имён, решили выбрать Любу или Веру. Бабушка Василиса заявила: филины вы слепые, пуговицы у вас вместо глаз. Будет Ефимия! Она своим именем счастлива будет.
Счастье, что месяц, всегда полным не бывает. Неприятностей в судьбе мамы хватало, она о них рассказывала и пересказывала. Одно военное лихолетье чего стоило. А счастьем был брак единственный, долгий и счастливый. Несмотря на двадцать пять переездов. Как в анекдоте. Сколько раз твоя мама выходила замуж? Ты знаешь, мне и говорить-то неудобно. Ну, в наше то время!.. Один раз.
Вернусь к воспитанию. Всегда была убеждена – воспитывать детей, это значит учить их обходиться без нас. Мои, с двухлетнего возраста, гуляли в городском дворе одни (прелести провинции). Лет с восьми покупали себе одежду и обувь, на выделенную сумму. По собственному желанию учились готовить. Когда я собралась в Москву насовсем, старшая была замужем, младшим было 13 и 16 лет. Оставила я их одних в квартире без душевного дребезжания.
К отъезду подталкивало всё. Не радовали наметившиеся тенденции. Стремление работодателей навязать каторжный труд, по расценкам ниже минимальных. Встретилась знакомая. Как дела? Да вот, получила зарплату, добавила денег, оплатила кварплату. Были, конечно, среди нищающего населения, счастливчики: нефтянники, газовики. Но в эти отрасли, даже в поломойки, кого попало, не брали. Что остаётся делать человеку, которому терять нечего? Правильно. Смеяться.
Солидное учреждение. Биржа труда. Серьёзная, даже слегка хмурая, очередь. Шесть человек в нешироком коридоре, по трое с обеих сторон, стенку подпирают. Несерьёзная муха. Норовит на лицо сесть. Отмахиваюсь: лети отсюда. Опять на лицо садится. Отмахиваюсь: отстань, голову оторву. После третьего отмахивания говорю: ах, так, садись и вытягиваю руку ладонь вверх. Садится. Ползи! Ползёт к запястью. Не туда! В другую сторону! Муха разворачивается, ползёт на середину ладони. Взмах. Муха в кулаке. Достаю и отечески ласково вопрошаю: Я тебе говорила, не приставай, голову оторву? Теперь не обижайся.
Я, конечно, знала в теории, что существует такая вещь, как земной поклон. Но видеть, как-то не доводилось. Дама, стоящая напротив, отвесила мне земной поклон, с комментарием: ну спасибо! Я думала, я одна – придурок. Нет, вижу, ещё есть. Я не обиделась. Да она и не желала меня обидеть. По сути, она созналась: мы с тобой одной крови. Помните, у Цветаевой – мне нравится, что можно быть смешной.
Десять лет моего бабко-ёжинского стажа из той же оперы. Роль Снегурочки никогда не казалась мне интересной. А вот роль Бабы Яги – такой простор для импровизации!
Но Баба Яга – это Новый год. А работы по душе, для меня всё не находилось. Попалась рекомендация: подумайте, что вы умеете делать, лучше всего.
Что я умею делать? Да ещё и лучше всего. Писать стихи. На этой мажорной ноте, отправилась в отдел образования и предложила создать должность, руководителя поэтического клуба, при центре детского творчества. За пять лет бытия, клуб выпустил два сборника стихов. В первом 17 авторов, во втором – 25. Отбор стихов был достаточно жёстким. По правилу: За эти стихи, ни сейчас, ни потом, не должно быть стыдно. Ни мне, ни авторам, ни родителям, ни школе.
Работа мне нравилась. Но дать детям образование, на смешные доходы, было нельзя. Окончательную точку, в моей душевной смуте, поставила сердечная причина: если двум людям тесно в одном городе, то один должен уехать. И я уехала в город, который меня, не знал, не звал, не ждал.
Проще всего, оказалось, найти работу по раздаче листовок у метро. Потом устроилась курьером и с удовольствием носилась по эскалаторам, перронам метро и улицам. Адреса доставки были постоянными, но с большим разбросом по городу. Иногда успевала за день сделать четырнадцать поездок и пятнадцатую левую…
Москва город возможностей. И сильных одиночек. Встречались удивительные люди, замечательные книги. Случались забавные истории. Наверное, по принципу: подобное притягивает подобное.
Конечно, не всё в моей жизни было смешным. Первой страшной трагедией, ещё до отъезда в Москву, стала смерть отца, с которым у меня была сильная, мистическая, иногда телепатическая связь. Потом закончилось инсультом расставание с любимым. Как лечение инсультов могу порекомендовать. Читаете за один вечер, не отрываясь «Мастера и Маргариту». Принимаете твёрдое решение верить в собственное здоровье.
Самой страшной катастрофой, стала для меня смерть восемнадцатилетнего сына, ушедшего из жизни добровольно. Исчез смысл, есть и разговаривать. На работе предложили отпуск. Сидеть и выть в четырёх стенах? К двум работам нашлись три подработки, и через полтора месяца хотелось только спать. Ещё отчётливо поняла: или я буду плакать, или буду здоровой. Графские развалины меня не устраивали, поэтому запретила себе плакать. Из стресса я себя вышибла, но ещё долго как мантру повторяла строки Цветаевой. И что тому костёр остылый, Кому разлука – ремесло? Одной волною накатило. Другой волною унесло.
Смерть детей кого-то ломает навсегда. Я не сломалась, но завела себе смешную фобию: запрет на публикацию моих фотографий и фотографий детей и внуков. Теперь в моих публикациях и соцсетях, присутствуют аватарки и мои портреты.
Тех, кто дочитал, до этого места, мою о-себятину, спрошу: вы пробовали давать смертные обеты? Когда даёшь, ничего не подозревая, кому-нибудь обещание. А человек уходит из жизни. И банальное обещание превращается в смертный обет.
Видит бог, если бы не сын, я ни за что не выбрала бы в спутники жизни человека, с которым счастлива четырнадцатый год. А ещё для счастья есть две дочери, два внука, две внучки. И собственный девиз: Я похоронила отца, брата и сына, и собираюсь весело провести остаток дней на этой планете.
Детали отметит история сухо:
Береты сдвигала на правое ухо;
Мечтала, что встретит когда-нибудь скуку;
Часы надевала на правую руку;
Визжать не умела, скулить не любила;
Зонты черномазых расцветок носила;
Над тем потешалась, над чем – не смеются;
Не часто лупила тарелки и блюдца;
Любила ли есть? Да, пожалуй, не шибко;
Считалась тельцом, но, наверно, ошибка;
Была то пушистою, то многотонной,
То мелкоплавучей, то горькобездонной;
Гордилась, возможно, дубовою шкурой
И хрупкой, но, впрочем, не хлипкой фигурой;
Простой не была, но старалась быть проще;
Носила лицо с выраженьем не общим.
…А то, что душа то в осколки, то в клочья,
Увы, разболтают в стихах междустрочья.